Мой дед-художник, которому сейчас восемьдесят четыре, до сих пор называет Штаты «миром чистогана»; кажется, он имеет в виду, что в Америке всему есть цена и на всем есть ценник. Это в России успех – нечто эфемерное, а в США он вполне осязаем, поскольку может быть с легкостью измерен в долларовом эквиваленте.

Деньги являются одной из совершенно легальных целей любого амбициозного человека, и не только бизнесмена или клерка, но и деятеля искусств. Стоимость, по которой продаются полотна актуальных художников, суммы контрактов ведущих танцовщиков и оперных певиц являются мерилом интереса к ним публики. Яркость сияния звезд регистрируется чувствительными инструментами журнала Forbes.

И звезды совершенно не тушуются, если попадают в рейтинги толстосумов. В Америке деньги легальны. В Америке их не надо стесняться. В Америке нет понятий «коммерческий» и «продажный». Хорошо зарабатывающий – значит, востребованный. Труман Капоте – продажный? Клинт Иствуд – коммерческий? Ну глупость же.

У нас – не так.

Попадание в Forbes для режиссера или писателя сродни клейму позора. Михалков? Все ясно. Бекмамбетов? Да о чем тут разговаривать-то? Бондарчук? Пффф. Акунин? Когда-то был ничего. Пока не продался. Донцова? Считаю ниже собственного достоинства ее даже обсуждать.

Русскому режиссеру быть богатым запрещено. Русский артист обязан подохнуть в нищете. Русский писатель должен строчить сутки напролет в темной своей каморке, харкая кровью в грязный носовой платок, и побираться у издателя. Такие ребята нам нравятся. Художник должен быть голодным, ясно? Должен! Нам всем должен!

А почему же должен?

Да потому что если он вдруг не голоден – значит, поклонился золотому тельцу. Значит, не за ради духовного, а за ради телесного работает. Артисту положено в облаках витать, а не на лимузине раскатывать. Тот, кто получает деньги – сдал душу в ломбард. Он не чистое чугунное искусство кует, а с примесями презренных металлов. И потому тоже должен быть презрен.

Хорош русский писатель Достоевский! Нищенствовал, голодал, писал, чтобы откупиться от долгов, был приговорен к виселице, был сослан на каторгу. Вот это – понимаем, хлебнул человек.

Толстого оправдывает только его отречение от графских благ, сермяжничество и убытие в безвестное никуда последним поездом с нищенской котомкой за плечами.

Ну ведь Набоков – согласитесь, не русский писатель. Эстет, билингва, сибарит, профессор, эмигрант, энтомолог, нарочный скандалист. Расстраивающийся из-за того, что в рейтингах бестселлеров «Доктор Живаго» бьет его «Лолиту»; написанную, кстати, на английском и опубликованную в Париже. Прекрасный писатель – но не русский. А вот Пастернак – как раз русский очень даже.

Почему так? Зачем мы хотим, чтобы художник голодал, чтобы писатель мучился, почему отрицаем их право хотеть того, чего все хотим – кушать? Зачем нам режиссерские слезы?

Может, потому что писатель для нас – все еще инженер наших душ? Оракул? Потому что мы от него ждем причастия таких таинств, которые нам, смертным, неведомы и недоступны? Ждем от них ответов на вопросы, которые терзают нас с колыбели и до гробовой доски – и не каждый сможет найти эти ответы без их помощи? Ведь кто, как не писатель, умещающий мир, населенный живыми людьми, меж двух картонок, должен все про этот мир и про человека знать? Как такой демиург может быть материален, какое право он имеет торговаться за гонорары и роялти, выбирать себе авто по вкусу или приобретать квартиру в элитном ЖК? Он должен плоть свою – умерщвлять, а не потакать ей!

А режиссер? – ведь и он бог! Сотворить землю и небеса, и всех живых тварей – из слова, из сценарных строчек. Словом одушевить пластилиновых големов-актеров и заставить их чувствовать; и зрителя заставить чувствовать вместе с ними – и верить в невероятное. Такое под силу простому смертному? Нет, тут божественное проглядывает. И разве может тот, кого ангелы в темечко целовали, для кого полог мироздания приподняли на миг - рекламировать Рейндж Ровер в глянцевом журнале или там пусть даже бы самые расшвейцарские хронографы?

Где гений и где бабло?

Если за бабло, значит – не было откровений свыше; не было просветления; и вдохновения не было. И не творчество это называется, а ремесленничество. Ремесленничество – да, оно про деньги, про пропитание, про прокорм себя и семейства. А творчество на семейство и времени-то оставлять не должно. Творчество – служение. А служение предполагает самоотречение и бескорыстность.

Талант в бабло конвертировать – грех. Потому – порицание и позор загорелому Бондарчуку и Михалкову с мигалками, Лукьяненко с его тиражами и детективщицам с их подмосковными поместьми.

Вот: вроде бы, обнаружили объяснение.

Но отчего американцам-то не приходится выбирать между искусством и деньгами?

Дедушка мой художник, изобличающий Штаты, всю свою сознательную жизнь проработал в советском сатирическом журнале «Крокодил»; они там Америку на каждой странице клеймили. Так он, может, и сегодня бухтит по ностальгической инерции?

Но ведь не только он – и не только его – учили деньги презирать. Нас всех в Союзе этому учили. Учили стыдиться личной выгоды. Учили заменять материальное духовным – но не потому ли, что материального на всех не хватало, а духовное можно было на весь народ растянуть?

Однако деньги у советского человека вызывали чувства неоднозначные: положено было на них высокомерно плевать, но на деле любые исключения из общей уравниловки провоцировали у граждан приступы жестокой зависти. Потому что им вкусить материального благополучия было не суждено никогда.

Может, мы просто завидуем им – Бондарчуку, Бекмамбетову, Лукьяненко? Завидуем тому, что им удалось – и творить, и зарабатывать: нам-то и одно из этих желанных двух дано редко.

А как с этим обстоит в мире проклятого чистогана?

У них все с самого начала все было заведено иначе: идеология провозглашает равенство возможностей, каждый имеет шанс на обогащение и потому чужой успех вызывает у людей не мрачную зависть, замешанную на отчаянии, а искреннее уважение и стремление всячески равняться на этот пример.

Но и одной завистью не объяснишь ничего: ведь не ревность к богатству вызывают у нас удачливые бизнесмены. Нет: какие-то деньги теперь доступны каждому, нет несправедливости в том, как они распределяются. В олигархи, ясное дело, извне властной касты не попасть, но обычным-то бизнесом может заняться любой. Чего завидовать? Зачем раскулачивать? Иди и бери.

Все же в роде занятий дело. Именно художникам мы запрещаем быть сытыми, именно артистов желаем видеть несчастными, именно писателей хотели бы сослать куда-нибудь подальше – пускай пороху нюхнут, прежде чем за клавиатуру садиться.

Артисты и художники, писатели и режиссеры в США – просто частный случай приложения человеческой энергии. Им не зазорно быть богатыми, потому что они люди – такие же, как и все прочие; всего лишь звезды, а не те, кто их зажигает. Такие, же как клерки или рабочие, как чиновники или как бизнесмены. Про нефтяного короля можно спросить – how much is he worth? – и про Вуди Аллена можно тоже. Оба из плоти и крови.

А у нас художник – антипод бизнесмена.

Один про музыку эфиров, другой про шелест купюр.

А мы художников – сразу на крест. Да, боготворим, но и гвозди им в ладошки норовим вколотить. Требуем от них прозрения, а в прозрение без страдания не верим. Поэтому Пусси Райот и чувак, который себе яйца к Красной площади прибил – попадание в десятку, а Тимати – промах. Злато художнику противопоказано, а вериги – как раз. Сафронов – промах, Кабаков – в десятку.

Может, потому что никто другой нам, кроме писателей, кроме художников, кроме режиссеров, в нашей стране правды никогда не говорил? Потому что власть всегда лицемерила, пафосно лгала и шулерила, а бизнес вообще не хочет ни о чем думать, потому что сцыкотно?

У них-то это и прессе дозволено, и ветви власти друг под друга копают беспрестанно; и национальную идею формулируют политики – не выморочную, а такую, чтобы за нее живые люди голосовали. У них художники не предвосхищают, а обобщают. Описывают, а не прорицают.

А мы – в «Москва слезам не верит» видели себя, а не на страницах «Известий». В «Обломове» слышали о себе, а не в первомайских речах с трибун. С «Братом» соглашались, а не а докладами ФМС. В «Андрея Рублева» верили, а не батюшкам с Рублевки.

Это у нас поэт больше, чем поэт.

Батюшки эти, включая и самого главного нашего батюшку, как и военные, включая самого главного нашего военного, как и чиновники, включая самого главного нашего чиновника – ведь должны не работать, и уж тем более не заниматься бизнесом, а служить. То есть не о брюхе своем думать, не о шкуре. Дело делать, а не бизнес. А они не умеют и не хотят. Потому что живые люди, потому что со всей страной тыщу лет от голода пухли, а тут вдруг – пожалуйста, турецкий ол-инклюзив, налетай, жри от пуза!

И мы оглядываемся за правдой на тех, кому верили испокон веков: на художников. А они тоже жрут.

Тьфу ты!

А знаете, что? Никакие они не боги. Люди. Такие же, как мы. Вместе с нами голодали и вместе с нами отъедаются. Они, может, и раньше были ели, если бы им давали.

Простим им это. Промокнем губкой с уксусом их иссохшие губы. Снимем с креста.

Подумаем лучше о том, как сделать, чтобы правду у нас не только в фестивальном кино показывали.