Российская федерация – мирная держава. Это миролюбие она унаследовала от своего великого отца, Советского Союза. Мы никому не желаем и никогда не желали зла. Мы всегда были терпеливы и снисходительны к провокациям НАТО. Всегда прощали Западу его недоверчивость: нехорошо попрекать параноиков их болезнью. Мы всегда до последнего старались решить любые вопросы переговорами. А если нам и приходилось когда-то применять силу – всегда это был вынужденный, неохотный ответ, крайняя мера – лишь после того, как все другие меры были исчерпаны, и когда на кону стояло уже не просто наше самоуважение, а и само наше существование. Хотя у нас всегда хватало и, будьте уверены, хватит сил, чтобы смести ваш надменный и самовлюбленный Запад, как пластилин вкатать его в наш неизбывный Восток, потому что его, Запад этот ваш, и разогревать-то не надо – вот он, тепленький и мягкий, мни-не хочу, разноцветное месиво, его и ребенок раскатает, а у нас, если что, и асфальтовые катки на запасном пути стоят, не говоря уже о летающих танках и о подлодках с ядерными ракетами, и мы, раз уж все равно об этом заговорили, уже вашу Европу-то подминали под себя, и не раз, а отдышаться ее отпустили – не потому что ослабли там или что, как некоторые тут врут, и уж точно не потому что проиграли какую-то войну, а просто потому что нам самим надоело, вот и отпустили, ясно?! – так что вы сидите-ка на попе ровно, а то можем и обратно коготочком поманить, и придется тебе, счастливая страна победивших мень��инств, обратно к нам, под нас, и мы-то тебе напомним, покажем, как папа маму любит!

Как-то так, если обобщить. Одним словом, сложные чувства испытывает любой россиянин – от всевидящего Президента до видящего все через телеэкран обывателя – к Западу, к Европе, к НАТО. Отношения России и Европы не укладываются ни в какую логику, ни в какой трезвый расчет, потому именно, что слишком многое в них замешано на чувствах.

Нас раздражает, а не пугает вовсе – еще чего, бояться их! – что Запад, плюнув на данное нам слово, обволакивает и переваривает потихоньку все наши союзные республики, которые клялись вроде быть не за наших, но и не за ихних. И что все наши некогда верные сателлиты сами задирают л��пки перед натовской военщиной, и просят почесать их розовое нежное пузико, что латыши, украинцы и эстонцы сами рвутся прислуживать америкосам в Ираке (и давайте тут, как бы не проводя никаких аналогий, припомним им и их службу в легионах СС). Что позволяют вставлять в себя их военные базы, взращивать на исконно русской имперской земле драконьи зубы противоракет. Что по немцам скучают, а нас клянут.

Мы высмеиваем растленных европейцев по всем каналам государственного телевидения, когда бородатая женщина побеждает в состязании в главном европейском цирке уродов, хотя советский цирк все еще с легкостью кроет цирк европейский, да и бородатых женщин у нас самих на эстраде хоть отбавляй. А то и не только на эстраде.

Какое глупое соревнование! Вот чего стоят эти европейцы! А мы-то упорно отправляли в эту безжалостную мясорубку похоти и отклонений Плющенко, Лагутенко, Киркорова, удмуртских бабуль, непорочных близняшек, все самое доброе, светлое и сверкающее! Спросить бы себя: а почему эта клоунада так вдруг важна нам? Почему, когда наши ребятишки занимают какое-то там второе место в детской версии Евровидения, с ними лично встречается Президент Путин, чтобы поздравить их с победой?

Почему мы изо всех орудий федеральной прессы так неустанно палим по Западным слабостям, уродствам, порокам, почему смакуем так и обсасываем каждую сотую долю процента, на которую падает ВВП Еврозоны, почему выискиваем с такой любовью у европейцев изъяны, и разглядываем все их бородавки и прыщи в пучеглазую лупу советских телевизоров? Для чего ездим им по глазам уникальными летающими танками и межконтинентальными баллистическими ракетами, каждое Девятое мая напоминая им, кто их вообще-то всех освободил, и кто может, если что, повторить этот фокус еще раз?

Почему ищем так отчаянно свой, самобытный, отличный от «ихнего» - путь? Почему верим припорошенным перхотью мракобесам-фантазерам, бородатому казачеству с неустановленным прошлым, священникам-пиарщикам и священникам-шоуменам, безыдейным идеологам и вообще черту лысому, лишь бы говорили нам – «Мы достойны лучшего, чем эта Европа»?

Мы вроде бы и не враждуем с Европой, но и не дружим. Не сотрудничаем и не соперничаем толком. Нет, тут другое совсем взаимодействие, гораздо более личное и глубокое, чем какое-то там партнерство. Это у них там в Европе – выхолощенное бесполое «партнерство», утомленное скучное сожительство… А у нас, русских… Любовь. Да, любовь!

Только этим чувством и можно все объяснить. Россия в Европу влюблена давно, беззаветно и несчастно, обреченно и упрямо, так, как кемеровский преступный авторитет может быть влюблен в недосягаемую монакскую княгиню. Россия влюблена в Европу и жаждет взаимности; хочет насладиться ею; мечтает, чтобы та отдалась ей вся – и не телом, как мы видывали в вашем Амстердаме, а душою. Чтобы Европа полюбила Россию в ответ.

Русский уж давно сбросил старую свою кожу и треники, давно облачился в лучшие итальянские костюмы сдержанного темно-синего цвета – а в нем все видят не бандита даже, а хмурого бородатого дикаря в бараньей шапке, вываливающего перед шведским послом тюк пушнины и цыкающего щербатым ртом: «Ну, немчура, уел я тебя?».

Россия ведь и тогда думала, и сейчас пробует за эту пушнину Европу нанизать, напялить, отжарить – но именно потому так зло и так бездушно, таская ее за волосы и не заботясь о ее оргазме, что за пушнину Европа русского не полюбит. Родства душ нет. Европа требует знания придворного этикета – а мы с ней на дворовой распальцовке. Она с кюре через решетку откровенничает – а мы с богом через купола на спине общаемся. Она в Древней Греции родилась – а мы в Золотой Орде.

Дать – даст. И даже пойдет на протестантский брак по расчету; но вот только браки по расчету у нас не в чести. Мы алчем честной страсти.

И все наши смятенные чувства – отсюда: от отверженности. От несчастной любви. От невозможности взаимопроникновения душ, признания ими нас равными, своими, частью себя.

Конечно, не боится Россия ни Эстонии, ни Литвы, напялившими натовскую форму; тут другое – ревность. Почему эту мелюзгу, этих чистоплюев – приняли как своих, пустили в теплое свое лоно сразу, а нас – держат на расстоянии, отталкивая холодностью, надменностью, презрением этим своим, которое в каждом коммюнике сквозит?

И когда ощетинивается Европа ПРО – мы ведь потому переживаем это так лично, что знаем: это она ляжки сдвигает свои мраморные; чтобы мы со своим тяжелым перегарным духом даже и не думали. Зато американские контингенты – даже крохотные, символические – принимает в себя со сладострастными вздохами. Ревность, конечно!

Россия хотела бы быть любимой, хотела бы быть понятой с полуслова, хотела бы чисто человеческого уважения, и искреннего застолья, за которым можно забыться, и разговоров по душам до пяти утра в кухоньке, а как с ней поговоришь по душам, с этой стервой фригидной, если у нее и души-то нету?!

Не любят, не любят нас! Сколько бы ни брали мы их вилл в Антибе, сколько ни швыряли бы их высокомерным официантам в харю пятисоевровые купюры в Куршевеле, сколько бы ни обучали своих детей в их Швейцариях, сколько б ни тянули им руку дружбы, все-то они к этой руки приглядываются, принюхиваются: нет ли на ней крови какого-нибудь туземного народа? Или, может быть, мы этой же рукой и подтираемся?

И вот мы рассказываем сами себе, что не очень-то и хотелось, что у самой-то Европы рожа крива, и прыщи ее разглядываем под лупой, и подмышки ее волосатые высмеиваем, феминизм называется, и в разврате уличаем – любви вы чистой не хотите, значит, а причиндалами своими дряблыми под Бранденбургскими воротами трясти хотите!

И вот, от невозможности добиться любви от вожделенной монакской принцессы, от одиночества своего космического – снимает себе Россия проституток, покупает близость за кредиты, оружие, за скидки на нефть и скидки на газ, за индульгенцию любых прегрешений. Платим, насилуем со злости, потому что не те, не та, не так – выкручиваем руки, кусаем, путаем нарочно точки доступа – чтобы побольней им, проституткам – за то, что они не наша настоящая любовь, а эрзац, и за то, что они только притворяются влюбленными – а если вдруг перестанут они притворяться влюбленными – тут уж мы вовсе выходим из себя, яримся, караем жестоко и изощренно – потому что нельзя с нами так, нельзя напоминать нам про доплату, что время вышло – сейчас, когда мы только было начали забывать, что это все не по любви.

И стонут соседи, и бегут от нас в НАТО, и обрастает Россия снаружи коркой из ракет и противоракет, и, не в силах вынести унижения, и, чтобы не кололи на границах натовские штыки и санкции, изнутри обрастает мозолями колючей проволоки, замыкается в себе, бубнит сама себе спасительное вранье, чтобы больше ничего не слышать, порывает с реальностью и уходит в запойный штопор.

Не нужна нам Европа! Не нужен Запад! Никто не нужен! Ясно?! С Китаем сойдусь! Ну а Китай и сам к нам как раз присматривался и принюхивался. Только, увы, сзади. Так что по любви и тут не получится.

И снова – одни.